Источник
Тем, на которые не принято было бы сегодня говорить в книгах с
детьми, в мире почти не осталось. В России «недетской детской» прозы
пока мало, но расцвет этого типа литературы на отечественной почве дело
ближайших лет.
Завтра у девятилетнего Саши Зайчика важный день: он должен стать пионером, причем галстук ему самому и его одноклассникам повяжет не кто-нибудь, а Сашин папа — настоящий коммунист и герой органов, лично разоблачивший не один десяток вредителей. На дворе 1937 год, ночью папу арестуют, а сам Саша на торжественной линейке, неловко махнув знаменем дружины, случайно отобьет нос у бюста Великого Вождя и Учителя... Любой человек, захвативший обличительную эпоху 80—90-х годов, читал немало подобных историй, а потому отлично знает, к чему ведут такие зачины, и едва ли будет сильно впечатлен. Но вышедшая на днях повесть театрального художника Евгения Ельчина (он же выступил и в роли иллюстратора) «Сталинский нос» рассчитана на детей младшего и среднего школьного возраста, ровесников злополучного Саши... Историческая трагедия таким образом перемещается из области взрослой рефлексии в поле детского осмысления, восприятия и — в перспективе — обсуждения. Книга Ельчина не без оснований претендует на звание первой детской книги о сталинизме и репрессиях. Однако она продолжает и развивает более широкий тренд.
Тенденция, предписывающая посредством художественной литературы как можно раньше включать детей в контекст взрослых проблем, сюжетов и отношений, зародилась несколько лет назад и с тех пор только набирает авторитет среди вдумчивых родителей. У этого процесса есть несколько возможных объяснений. Так, по мнению Юлии Загачин, директора издательства «Розовый жираф» (именно там вышел «Сталинский нос»), это результат общего увеличения количества детских книг по сравнению с катастрофическим провалом 90-х годов. «Появление книг на так называемые трудные темы — это логичное следствие того, что книг вообще стало больше, — полагает издатель. — У юного читателя появляется выбор, и он закономерным образом хочет читать в том числе и о тех проблемах, которые переживаются в жизни». По мнению педагога и переводчика детской литературы Ольги Варшавер, интерес детских авторов к «недетским темам» связан в первую очередь с тем, что окружающая жизнь становится все более жесткой: «Пропасть между литературой и жизнью все заметнее, и мудрые люди ее не углубляют, а перекидывают какие-то мостки, готовят детей к встрече с реальностью».
А вот с точки зрения психологии никаких «тяжелых» или «страшных» для детского восприятия тем в принципе не существует — есть лишь темы, на которые трудно говорить самим взрослым, да недетские методы их подачи. «Представления ребенка о «страшном» или «запретном» — это культурный конструкт. Младенец на рефлекторном уровне боится буквально нескольких вещей — например, черно-оранжевых полосок в окрасе животных, — рассказывает семейный психотерапевт Екатерина Кадиева. — Про все остальные страхи он узнает от нас, взрослых. Поэтому нет ничего страшного или вредного в том, чтобы говорить с ребенком на «страшные» или «неудобные» темы — такие, как, например, смерть. Главное в этом разговоре не перегружать ребенка собственными негативными эмоциями и страхами, избегать излишних подробностей, стараться делать это в доступной и комфортной для него форме».
Секс, наркотики, рок-н-ролл
Тем, о которых не принято сегодня говорить в книгах с детьми, практически не осталось. Застрельщиками выступили скандинавы. Опираясь на традицию, восходящую еще к прозе Астрид Линдгрен, они начали одну за другой выдавать детские книги, повествующие о вещах сугубо недетских. Писательница и художник-иллюстратор Пернилла Стальфельт решилась поговорить с детьми трех — пяти лет о смерти («Книга о смерти»), о любви во всем ее многообразии («Книга о любви»), а также о толерантности и различиях между людьми («Одного поля ягоды»). Катерина Януш и Мерви Линдман взялись ответить на краеугольный вопрос «Откуда берутся дети?» — их иллюстрированная книга «Как я появился на свет» остается безусловным бестселлером на протяжении восьми лет. Мария Парр в повестях «Тоня Глиммердал» и «Вафельное сердце» осмелилась достаточно жестко и прямо говорить с детьми о смерти близких и переживании утраты. Анника Тор в трилогии «Остров в море» обратилась к истории Холокоста. А Мони Нильсон-Брэнстрем в серии книг о мальчике по имени Цацики в деталях рассмотрела крайне нестандартную семейную модель.
Впрочем, скандинавы недолго удерживали пальму первенства: очень скоро в пробитую ими брешь устремились авторы из других стран. Немка Беате Тереза Ханика в нашумевшей повести «Скажи, Красная Шапочка» исследовала вопрос сексуального насилия в семье, француженка Мари-Од Мюрай романом Oh, boy! разом фактически закрыла для детей темы СПИДа, наркомании, гомосексуализма и сиротства, а ее соотечественник Жан-Клод Мурлева («Зимняя битва») и американка Лоис Лоури («Дающий») и вовсе ухитрились протащить в детскую литературу жанр антиутопии... В России «недетской детской» прозы пока пишут немного, однако появление таких книг, как «Где нет зимы» Дины Сабитовой (об усыновленных детях) или «Класс коррекции» Екатерины Мурашовой (о трудных подростках), говорит, что массовый расцвет этого типа литературы у нас дело ближайших нескольких лет.
Но дискуссия о том, не лишаем ли мы детей детства, заставляя их раньше времени читать о болезненном и неприятном, пока не завершена. Так, минувшим летом выход в России уже упомянутой книги Беате Терезы Ханики «Скажи, Красная Шапочка» сопровождался скандалом: многие критики сочли этот роман жестким и не подходящим для подросткового чтения. Должны ли какие-то темы оставаться для детей табу и не приведет ли отказ от «цензуры» к преждевременному и болезненному взрослению, обсуждают и родители, и издатели, и психологи. Юлия Загачин считает, что для опасений нет причины. «Я всегда была с родителями рядом: и когда приходили гости и велись разговоры обо всем на свете, и когда они ездили в больницу к своему искалеченному в аварии другу, и «Архипелаг ГУЛАГ» они дали прочитать мне, когда читали его сами, — рассказывает издатель. — Они не создавали специальной детской среды для меня. Я считаю, что ребенка лишить детства невозможно. Можно относиться к нему либо как к человеку, либо как к беспомощному новорожденному, которого нужно постоянно опекать и ограждать от жизни. Во втором случае сложнее требовать от выросшего ребенка ответственных решений». Да и вообще некий обобщенный «юный читатель» — абстракция сродни средней температуре по больнице. «Я не верю в существование такой категории, как «дети». Дети — это очень разные люди, они делятся на разные целевые аудитории точно так же, как и взрослые, — полагает писательница Линор Горалик. — Бывают дети, для которых книги про страшное или больное в определенный момент оказываются очень кстати. А других детей эти же книги могут никогда не взволновать».
Книги надо выбирать в соответствии с возрастом ребенка, причем возрастом внутренним, а не календарным: порой всего один год разницы способен предопределить разное восприятие одних и тех те сюжетов. И не обязательно, чтобы переход от поэтичных сказок к суровой реальности был резким. «Есть такая замечательная писательница — Кейт ДиКамилло, — рассказывает Ольга Варшавер. — В своих книгах она вообще-то говорит о вещах достаточно страшных и серьезных — об утрате близких, об одиночестве, о жизни во враждебном окружении... Однако делает она это в такой смягченной, сказочной форме, что ребенок не ухается с размаху в яму реальности, но получает возможность выйти в некое особое пространство, где все соответствующие эмоции переживаются глубоко и полно, но при этом отстраненно, а значит, нетравматично».
Никогда не разговаривай с незнакомцами
И все же энтузиазм, с которым родители порой подталкивают своих детей к «недетским» книгам, заставляет заподозрить их в некоторой корысти — часто родители пытаются «заговорить» собственный страх, убедить себя в том, что их ребенок предупрежден о возможной опасности, а значит, готов к встрече с ней. К примеру, родители часто говорят с детьми о том, что пугает их самих, а не о том, что опасно по-настоящему. «В Америке в 1970-е была традиция, получившая название stranger danger, — рассказывает Линор Горалик. — В книгах, фильмах, телешоу детям внушалось, будто главную опасность для них представляют незнакомцы — с ними нельзя было разговаривать, у них нельзя было брать конфеты и т. д. Впоследствии исследования показали, что от 60 до 80 процентов случаев насилия (любого — от сексуального до психологического) совершаются не чужаками, а знакомыми или родными. Родители не были готовы сказать своим детям: это может быть кто-то, кого ты знаешь. И как результат Америка до сих пор расхлебывает эти проблемы. Целое поколение, выросшее в ужасе перед незнакомцами, оказалось не готово к встрече с истинной опасностью».
Однако говорить о том, что родители потакают только собственным страхам, тоже не вполне корректно. «Мы же даем детям образование, правда? — рассуждает Ольга Варшавер. — И чаще всего в этом случае инициатива тоже исходит не от ребенка. Понимание того, как устроен мир, исторического прошлого нашей страны — все это должно войти в генетический код и память, даже если на первых порах покажется болезненным. Детям же делают прививки, хотя укол — это больно». Кажется, эту точку зрения разделяет государство. Несмотря на панику, охватившую издателей после принятия скандального закона о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию, никаких практических шагов по его реализации в деле книгоиздания до сих пор не предпринято. Ни одна — даже самая смелая и нетрадиционная — книга не стала объектом идеологического преследования из-за потенциальной тематической «вредоносности». Конечно, можно параноидальным образом предположить, что у властей просто пока не доходят до этого руки. Однако, как показывает практика, подобная сдержанность скорее означает негласную поддержку со стороны властей. А значит, тенденция говорить в детских книгах о важном и трудном пришла к нам надолго.
Галина Юзефович / «Итоги», 08.04.2013
 |
 |
Завтра у девятилетнего Саши Зайчика важный день: он должен стать пионером, причем галстук ему самому и его одноклассникам повяжет не кто-нибудь, а Сашин папа — настоящий коммунист и герой органов, лично разоблачивший не один десяток вредителей. На дворе 1937 год, ночью папу арестуют, а сам Саша на торжественной линейке, неловко махнув знаменем дружины, случайно отобьет нос у бюста Великого Вождя и Учителя... Любой человек, захвативший обличительную эпоху 80—90-х годов, читал немало подобных историй, а потому отлично знает, к чему ведут такие зачины, и едва ли будет сильно впечатлен. Но вышедшая на днях повесть театрального художника Евгения Ельчина (он же выступил и в роли иллюстратора) «Сталинский нос» рассчитана на детей младшего и среднего школьного возраста, ровесников злополучного Саши... Историческая трагедия таким образом перемещается из области взрослой рефлексии в поле детского осмысления, восприятия и — в перспективе — обсуждения. Книга Ельчина не без оснований претендует на звание первой детской книги о сталинизме и репрессиях. Однако она продолжает и развивает более широкий тренд.
Тенденция, предписывающая посредством художественной литературы как можно раньше включать детей в контекст взрослых проблем, сюжетов и отношений, зародилась несколько лет назад и с тех пор только набирает авторитет среди вдумчивых родителей. У этого процесса есть несколько возможных объяснений. Так, по мнению Юлии Загачин, директора издательства «Розовый жираф» (именно там вышел «Сталинский нос»), это результат общего увеличения количества детских книг по сравнению с катастрофическим провалом 90-х годов. «Появление книг на так называемые трудные темы — это логичное следствие того, что книг вообще стало больше, — полагает издатель. — У юного читателя появляется выбор, и он закономерным образом хочет читать в том числе и о тех проблемах, которые переживаются в жизни». По мнению педагога и переводчика детской литературы Ольги Варшавер, интерес детских авторов к «недетским темам» связан в первую очередь с тем, что окружающая жизнь становится все более жесткой: «Пропасть между литературой и жизнью все заметнее, и мудрые люди ее не углубляют, а перекидывают какие-то мостки, готовят детей к встрече с реальностью».
А вот с точки зрения психологии никаких «тяжелых» или «страшных» для детского восприятия тем в принципе не существует — есть лишь темы, на которые трудно говорить самим взрослым, да недетские методы их подачи. «Представления ребенка о «страшном» или «запретном» — это культурный конструкт. Младенец на рефлекторном уровне боится буквально нескольких вещей — например, черно-оранжевых полосок в окрасе животных, — рассказывает семейный психотерапевт Екатерина Кадиева. — Про все остальные страхи он узнает от нас, взрослых. Поэтому нет ничего страшного или вредного в том, чтобы говорить с ребенком на «страшные» или «неудобные» темы — такие, как, например, смерть. Главное в этом разговоре не перегружать ребенка собственными негативными эмоциями и страхами, избегать излишних подробностей, стараться делать это в доступной и комфортной для него форме».
Секс, наркотики, рок-н-ролл
Тем, о которых не принято сегодня говорить в книгах с детьми, практически не осталось. Застрельщиками выступили скандинавы. Опираясь на традицию, восходящую еще к прозе Астрид Линдгрен, они начали одну за другой выдавать детские книги, повествующие о вещах сугубо недетских. Писательница и художник-иллюстратор Пернилла Стальфельт решилась поговорить с детьми трех — пяти лет о смерти («Книга о смерти»), о любви во всем ее многообразии («Книга о любви»), а также о толерантности и различиях между людьми («Одного поля ягоды»). Катерина Януш и Мерви Линдман взялись ответить на краеугольный вопрос «Откуда берутся дети?» — их иллюстрированная книга «Как я появился на свет» остается безусловным бестселлером на протяжении восьми лет. Мария Парр в повестях «Тоня Глиммердал» и «Вафельное сердце» осмелилась достаточно жестко и прямо говорить с детьми о смерти близких и переживании утраты. Анника Тор в трилогии «Остров в море» обратилась к истории Холокоста. А Мони Нильсон-Брэнстрем в серии книг о мальчике по имени Цацики в деталях рассмотрела крайне нестандартную семейную модель.
Впрочем, скандинавы недолго удерживали пальму первенства: очень скоро в пробитую ими брешь устремились авторы из других стран. Немка Беате Тереза Ханика в нашумевшей повести «Скажи, Красная Шапочка» исследовала вопрос сексуального насилия в семье, француженка Мари-Од Мюрай романом Oh, boy! разом фактически закрыла для детей темы СПИДа, наркомании, гомосексуализма и сиротства, а ее соотечественник Жан-Клод Мурлева («Зимняя битва») и американка Лоис Лоури («Дающий») и вовсе ухитрились протащить в детскую литературу жанр антиутопии... В России «недетской детской» прозы пока пишут немного, однако появление таких книг, как «Где нет зимы» Дины Сабитовой (об усыновленных детях) или «Класс коррекции» Екатерины Мурашовой (о трудных подростках), говорит, что массовый расцвет этого типа литературы у нас дело ближайших нескольких лет.
Но дискуссия о том, не лишаем ли мы детей детства, заставляя их раньше времени читать о болезненном и неприятном, пока не завершена. Так, минувшим летом выход в России уже упомянутой книги Беате Терезы Ханики «Скажи, Красная Шапочка» сопровождался скандалом: многие критики сочли этот роман жестким и не подходящим для подросткового чтения. Должны ли какие-то темы оставаться для детей табу и не приведет ли отказ от «цензуры» к преждевременному и болезненному взрослению, обсуждают и родители, и издатели, и психологи. Юлия Загачин считает, что для опасений нет причины. «Я всегда была с родителями рядом: и когда приходили гости и велись разговоры обо всем на свете, и когда они ездили в больницу к своему искалеченному в аварии другу, и «Архипелаг ГУЛАГ» они дали прочитать мне, когда читали его сами, — рассказывает издатель. — Они не создавали специальной детской среды для меня. Я считаю, что ребенка лишить детства невозможно. Можно относиться к нему либо как к человеку, либо как к беспомощному новорожденному, которого нужно постоянно опекать и ограждать от жизни. Во втором случае сложнее требовать от выросшего ребенка ответственных решений». Да и вообще некий обобщенный «юный читатель» — абстракция сродни средней температуре по больнице. «Я не верю в существование такой категории, как «дети». Дети — это очень разные люди, они делятся на разные целевые аудитории точно так же, как и взрослые, — полагает писательница Линор Горалик. — Бывают дети, для которых книги про страшное или больное в определенный момент оказываются очень кстати. А других детей эти же книги могут никогда не взволновать».
Книги надо выбирать в соответствии с возрастом ребенка, причем возрастом внутренним, а не календарным: порой всего один год разницы способен предопределить разное восприятие одних и тех те сюжетов. И не обязательно, чтобы переход от поэтичных сказок к суровой реальности был резким. «Есть такая замечательная писательница — Кейт ДиКамилло, — рассказывает Ольга Варшавер. — В своих книгах она вообще-то говорит о вещах достаточно страшных и серьезных — об утрате близких, об одиночестве, о жизни во враждебном окружении... Однако делает она это в такой смягченной, сказочной форме, что ребенок не ухается с размаху в яму реальности, но получает возможность выйти в некое особое пространство, где все соответствующие эмоции переживаются глубоко и полно, но при этом отстраненно, а значит, нетравматично».
Никогда не разговаривай с незнакомцами
И все же энтузиазм, с которым родители порой подталкивают своих детей к «недетским» книгам, заставляет заподозрить их в некоторой корысти — часто родители пытаются «заговорить» собственный страх, убедить себя в том, что их ребенок предупрежден о возможной опасности, а значит, готов к встрече с ней. К примеру, родители часто говорят с детьми о том, что пугает их самих, а не о том, что опасно по-настоящему. «В Америке в 1970-е была традиция, получившая название stranger danger, — рассказывает Линор Горалик. — В книгах, фильмах, телешоу детям внушалось, будто главную опасность для них представляют незнакомцы — с ними нельзя было разговаривать, у них нельзя было брать конфеты и т. д. Впоследствии исследования показали, что от 60 до 80 процентов случаев насилия (любого — от сексуального до психологического) совершаются не чужаками, а знакомыми или родными. Родители не были готовы сказать своим детям: это может быть кто-то, кого ты знаешь. И как результат Америка до сих пор расхлебывает эти проблемы. Целое поколение, выросшее в ужасе перед незнакомцами, оказалось не готово к встрече с истинной опасностью».
Однако говорить о том, что родители потакают только собственным страхам, тоже не вполне корректно. «Мы же даем детям образование, правда? — рассуждает Ольга Варшавер. — И чаще всего в этом случае инициатива тоже исходит не от ребенка. Понимание того, как устроен мир, исторического прошлого нашей страны — все это должно войти в генетический код и память, даже если на первых порах покажется болезненным. Детям же делают прививки, хотя укол — это больно». Кажется, эту точку зрения разделяет государство. Несмотря на панику, охватившую издателей после принятия скандального закона о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию, никаких практических шагов по его реализации в деле книгоиздания до сих пор не предпринято. Ни одна — даже самая смелая и нетрадиционная — книга не стала объектом идеологического преследования из-за потенциальной тематической «вредоносности». Конечно, можно параноидальным образом предположить, что у властей просто пока не доходят до этого руки. Однако, как показывает практика, подобная сдержанность скорее означает негласную поддержку со стороны властей. А значит, тенденция говорить в детских книгах о важном и трудном пришла к нам надолго.
Комментариев нет:
Отправить комментарий